Советский шахматист Гарри Каспаров задумался о компьютерах и их значении для будущего человечества, когда потерпел сокрушительное поражение в выездном матче от трехлетнего чемпиона.

Правда, играть ему тогда пришлось не пешками и ладьями, а зелеными лягушками.

Дело происходило в Гамбурге — в доме немца Фредерика Фриделя. Тот увлекался и шахматами, и компьютерами, и однажды по почте послал Каспарову подарок — флоппи-диск с играми, которые можно было запустить на компьютере Acorn.

Такой машиной Каспаров обзавелся еще в 1983 году — британская компания спонсировала его матч с Виктором Корчным.

Среди игр, присланных Фредериком, Гарри не на шутку увлекла одна под названием «Хоппер». Это был клон популярной аркады Frogger, в которой нужно было проводить лягушек «домой», прыгая между мчащимися по дороге машинами. Несколько недель шахматист проводил за «Хоппером» все свободное время.

Оказавшись в Гамбурге на соревнованиях, Каспаров нашел время навестить Фредерика. Друзьям по переписке было что обсудить — немец не только любил поиграть, но и вынашивал идею создания программы, которая помогла бы шахматистами в тренировках.

Впоследствии Фридель создаст ChessBase — одну из первых компьютерных «баз данных» для шахматистов. Каспаров станет одним из первых ее пользователей.

Обсуждая тогда перспективы оцифровки архивов всех значительных партий в истории шахмат, Каспаров обмолвился, что стал мастером игры в «Хоппер». Он даже сел за клавиатуру и продемонстрировал свои навыки, набрав девятнадцать тысяч очков.

Показательное выступление вышло донельзя удачным. Прежде ему не удавалось подняться выше шестнадцати тысяч.

Настала очередь трехлетнего сына Фредерика. Заняв место перед экраном, тот стал с легкостью набирать очки... Десять тысяч, двадцать, тридцать... На этом игру пришлось прервать — парней позвали обедать.

Каспаров ощутил, как сильно его страна отстает от остального мира. На Западе домашние компьютеры быстро становились обыденностью. Советские мальчишки и девчонки могли о них только мечтать.

Гарри имел все основания предполагать, что в его родном Баку, где жило полтора миллиона человек, он являлся тогда единственным обладателем персонального компьютера.

Вскоре случай свел Каспарова с человеком, который пытался изменить ситуацию — причем не только в Азербайджане, но и во всем Союзе.

В Загульбу, курортный пригород Баку, академик Евгений Велихов приехал по рекомендации врачей — вместе с сыном, у которого были проблемы со здоровьем. Там же жил и Каспаров, готовясь к очередному матчу.

Каждый день они встречались в столовой санатория. Наваливаясь на котлеты с пюре и запивая компотом, ученый и спортсмен не раз обсуждали перспективы компьютерной революции.

В отличие от многих советских ученых и номенклатурщиков, Велихов верил в то, что не мощные и дорогостоящие вычислительные машины, а именно домашние компьютеры изменят мир.

Он принадлежал к числу прогрессивных научных деятелей — и вошел в историю как самый молодой вице-президент Академии Наук. Ему было сорок три, когда он получил эту должность.

Академик старался собирать вокруг себя всех, кто интересовался компьютерной темой. Знакомство с Гарри в санатории оказалось как нельзя кстати, ведь западные компьютерные фирмы нередко выступали спонсорами шахматных матчей гроссмейстеров.

С каждым годом у них появлялось все больше причин обратить свое внимание на Каспарова. Одерживая победу за победой, тот проложил себе дорогу к матчу за чемпионский титул с Анатолием Карповым намного быстрее, чем кто либо мог представить.

Одной разницы в возрасте уже было достаточно, чтобы привлечь к матчу внимание людей, даже далеких от шахмат.

Беспрецедентный случай: действующему чемпиону было тридцать три года, претенденту — двадцать один.

Разница темпераментов еще больше обострила драму. Карпов и выглядел, и играл как чиновник — спокойно и рассудительно, если не сказать скучно. Каспаров подкупал своей импульсивностью — и в жизни, и в игре.

Из первых девяти партий он проиграл четыре и пять свел к ничье. Все поначалу шло к тому, что Анатолию Карпову удастся без труда отстоять свой титул: за каждый выигрыш давали очко, и для победы нужно было набрать шесть.

Но дальше последовали игры с ничейным финалом — одна за другой. Матч растянулся на месяцы. Противостояние достигло такого накала, что зрители выстаивались в очереди за билетами на очередную партию, словно это был боксерский поединок.

Потом — снова победа Карпова. От провала претендента теперь отделяло одно поражение. Еще четыре ничьих... И тут Каспаров стал побеждать.

Матч из сорока восьми партий длился почти полгода. Когда претендент набрал три очка и действующий чемпион проиграл две партии подряд, организаторы просто прервали соревнование — якобы потому, что неслыханно долгое противостояние подорвало здоровье спортсменов.

В действительности же спортивные чиновники не ожидали, что Каспаров может победить, — и совсем не желали такого развития событий.

В СССР уже был свой, проверенный и благонадежный, чемпион Анатолий Карпов, которого чествовал в Кремле лично генсек Брежнев. В новом не было никакой необходимости.

Менять Карпова на слишком юного и непредсказуемого кавказца с каким-то несоветским именем, да еще и наполовину еврея, не входило ни в чьи планы.

Замысел, видимо, заключался в том, чтобы не допустить нового матча и дисквалифицировать Каспарова — тем более что он давал эмоциональные и неполиткорректные интервью западной прессе.

Однако у него появились влиятельные защитники, которые полагали, что дело зашло так далеко, что просто сбросить со счетов претендента на титул уже нельзя. Новый матч все-таки состоялся через полгода — и окончился уверенной победой Каспарова.

Молодость нового чемпиона, интриги организаторов турнира, политизация шахмат и более чем годовое противостояние за титул — все это сделало самый незрелищный вид спорта достойным первых полос ведущих мировых газет.

Мальчишка бросил вызов не просто более опытному и титулованному сопернику — всей системе. И выиграл. Мифологический сюжет про Давида и Голиафа был разыгран на шахматной доске.

Каспаров стал мировой звездой, причем такой, которая олицетворяла правильный набор ценностей — ум, решительность, молодость. Многие ведущие компьютерные фирмы хотели сделать его лицом своих рекламных кампаний.

Одной из них оказалась американская компьютерная фирма Atari. Каспаров воспользовался этим, чтобы помочь академику Велихову: шахматист попросил выплатить ему гонорар компьютерами.

Он хотел внести свой вклад в популяризацию компьютеров в СССР. Тем более что в деньгах он не особо нуждался. Для чемпиона это был далеко не первый рекламный контракт.

Когда они с Велиховым предложили Пачикову заняться организацией клуба, тот развил идею и предложил сделать клуб не для взрослых, а для детей. Учить их там обращению с компьютерами и программированию — новой и перспективной зарождающейся профессии.

Степан обладал даром, которому еще только предстояло понастоящему раскрыться: он умел так повернуть идею любого начинания, что многим людям сразу хотелось в нем поучаствовать.

Он говорил, что миссия клуба должна заключаться в том, чтобы готовить ребят к новой цифровой эпохе, которая неумолимо надвигалась, чтобы навсегда изменить мир. Такая благородная идея, конечно, не могла не найти поддержку.

Пачиков также предложил брать в клуб только тех взрослых, кто возьмет на себя труд вести занятия для детей. Такое правило должно было обеспечить учреждению отменный преподавательский состав — ведь участие в клубе давало бы взрослым право доступа к бесценным компьютерам.

Конструкция с ходу всем понравилась, а Каспаров и Пачиков быстро нашли общий язык, несмотря на разницу в возрасте. «Партнеры» ударили по рукам — и Степан приступил к делу.

Главная сложность на пути реализации идеи клуба заключалась в том, что 51 компьютер Atari-286 и Atari-1044, положенные Каспарову по условиям контракта, пока что существовали только в мечтах — или, вернее сказать, на бумаге.

Фирма честно исполнило свои обязательства и отправила в СССР условленную партию компьютеров. Но они застряли на таможне, которая не хотела пропускать технику без оплаты пошлины.

Речь шла о крупной сумме, которой никто из участников событий не располагал. Пачиков отправился в таможенный комитет вызволять технику, надеясь убедить чиновников отдать компьютеры за просто так.

Кому-то задача показалась бы невыполнимой — но не Степану.

В кругу многочисленных друзей он известен был как человек, который мог уболтать любого — и убедить сделать то, что ему хотелось.

Про него, например, ходила легенда — впрочем, вполне достоверная — о том, как Пачиков по всему Новосибирскому университету собирал деньги на спасение Венеции, которая пострадала в 1966 году от крупнейшего в истории наводнения.

Прочитав про разрушения в газете, он взял листок бумаги и пошел по людям просить денег на защиту исторического памятника.

Начал он ничтоже сумняшеся прямо c ректора университета Спартака Беляева, высказав предположение, что выдать рублей пятьдесят будет вполне достаточно. Ректор дал сто.

Обитатели университета видели Венецию только на картинках — и в силу отсутствия у них загранпаспортов даже не надеялись узреть когда-нибудь своими глазами. Тем нем менее активист умудрился набрать несколько тысяч рублей — огромную по тем временам сумму.

Все деньги вместе со списком граждан, неравнодушных к сохранению исторического наследия и чужим бедам, Пачиков отправил в итальянское посольство.

Еще более впечатляющим проявлением уникального дара Степана было его легендарное умение летать на самолете, не покупая билета. Проще говоря, путешествовать авиастопом.

Если девушка полушутя-полувсерьез просила на Восьмое марта цветы, хотя прекрасно знала, что в Новосибирске их в марте не купишь, для студента Пачикова в порядке вещей было махнуть за ними на юг, в Тбилиси, за четыре тысячи километров от Академгородка.

Он приезжал в аэропорт и уговаривал стюардесс провести его бесплатно. Никакие сложности не могли его остановить.

Потратив по пути все деньги и оказавшись в Тбилиси уже без средств на покупку цветов, Пачиков однажды уговорил совершенно случайного прохожего одолжить ему десять рублей.

Для небогатых людей эта сумма составляла почти десятую часть месячного дохода. Прохожий, видимо, предполагал, что отдает деньги навсегда. Хотя для виду студент и взял у него адрес.

Через год, оказавшись в Тбилиси, Степан разыскал доброго человека — и вернул десятку. Изумленный грузин тут же решил устроить пир и вместе с друзьями, соседями и самим Степаном отпраздновать это дело. По оценкам должника, стоимость напитков и закуски, пошедших на стол, сильно превысили сумму долга.

Многие годы этот уникальный талант не находил выхода — и пригождался Степану, разве только когда его останавливал дорожный инспектор за превышение скорости и требовалось запудрить ему мозги и доказать, что радар неисправен, щеголяя корочкой Академии Наук и познаниями в области физики радио-локационного оборудования.

Но теперь — пожалуй, впервые за многие годы — у Пачикова появилось по-настоящему стоящее дело, которое не входило в противоречие с советской властью. Ничто и никто не мог его остановить.

Используя свой уникальный дар убеждения и рассказывая каждому встречному о том, как важно учить детей общаться с компьютерами, Пачиков дошел до приемной главного начальника таможни.

Там все решилось даже проще, чем он думал. Степан, совершенно того не ожидая, встретил в приемной Сашу Мджаванадзе — человека, с которым они играли в преферанс на военных сборах и который в Тбилиси спас Пачикова от расправы чекистов. Они не виделись четырнадцать лет.

Мжаванадзе теперь работал помощником при главном таможенном боссе. Он искренне обрадовался, увидев Степана, а выслушав о его проблеме, исчез за большой массивной дверью, за которой скрывался кабинет шефа. Вскоре вернулся с резолюцией начальника таможни: «Отпустить без оплаты пошлины».

Когда они пошли в ведомственную столовую, чтобы за чашкой чая рассказать друг другу, как сложились их жизни после Тбилиси, Степан выяснил, что Мжаванадзе не помнит их встречу на проспекте Руставелли — и ее судьбноносных последствий.

Возможно, он просто делал вид, не желая подчеркивать разницу в их общественном положении. Но Пачикову показалось, что Саша вполне искренен.

Благодаря вмешательству сына грузинского генсека жизнь юного диссидента приняла совершенно другой оборот, но для самого Мжаванадзе в тот день не произошло ничего примечательного.

Для тех, кто принадлежал к высшей советской номенклатуре, решать судьбы людей было рутиной. «Я не могу помнить каждый свой звонок, сделанный больше десяти лет назад, — пожал он плечами. — Вот как ты Артура Рембо читал, помню».

Совершив второй судьбоносный поступок, он снова пропал из жизни Степана на многие годы.

Вызволив благодаря Мжаванадзе компьютеры, Пачиков стал выбивать для клуба подходящее помещение. Помочь с этим должен был Комсомол — именно эта организация держала монополию на досуг молодежи.

Знакомые вывели Степана на Вячеслава Копьева — будущего банкира и топ-менеджера «Системы», одной из самых мощных олигархических групп постсоветской России. Тогда он работал в горкоме Комсомола и курировал научно-технические молодежные проекты.

Копьеву было тридцать два, он входил в число прогрессивных чиновников. Вдохновенный спич Пачикова про технический прогресс, будущее человечества и детский клуб для юных программистов, создающийся по инициативе вице-президента Академии Наук и чемпиона по шахматам Гарри Каспарова, произвел на него должный эффект.

Пачикову выделили небольшое помещение на Арбате. Место было козырное: улица располагалась в историческом центре и только что пережила полную реконструкцию.

Из транспортной магистрали, по которой когда-то Сталин ездил в Кремль, Арбат превратили в первую в Москве пешеходную зону и один из главных туристических объектов столицы.

Пачиков назвал клуб незамысловато — «Компьютер» (полное название — Московский городской детский клуб «Компьютер» при горкоме ВЛКСМ). Впрочем, тогда слово было еще в новинку и звучало свежо.

Он достал мебель, расставил Atari, собрал первый состав преподавателей из знакомых по семинару Велихова... Однако надолго задержаться «Компьютеру» на Арбате не пришлось.

Через несколько недель после открытия детский компьютерный клуб был потеснен на Арбате клубом паранормальной медицины.

Государственная материалистическая идеология не признавала эзотерику достойной чего-то, кроме сокрушительной критики. Это не мешало партийной элите обращаться к мистике при столкновении с непреодолимыми проблемами.

Народную целительницу Джуну привез в Москву из Тбилиси Николай Байбаков, директор Госплана — могущественной организации, которая в СССР отвечала за планирование всей экономической деятельности.

У него тяжело болела жена, а про Джуну в Грузии ходили легенды, что она может двигать предметы взглядом, поставить диагноз, просто посмотрев на больного, и исцелить человека, поводив руками вокруг тела и головы.

Вылечить супругу Байбакова ей, впрочем, не удалось. Однако в своих мемуарах директор Госплана потом напишет, что после первых же сеансов жена стала чувствовать себя «значительно лучше».

Со временем Евгения Давиташвили — так звали Джуну на самом деле — только укрепила свое положение в столице, несмотря на противодействие многих ученых и партийных функционеров.

Давиташвили, несомненно, обладала какой-то непостижимой харизмой. Она завела знакомство со многими советскими знаменитостями — от художника Ильи Глазунова до артиста Аркадия Райкина.

Статья в «Комсомольской правде» — одной из самых массовых газет в СССР — прославила Джуну на всю страну.

На Арбате предполагалось открыть центр целительницы.

Тягаться с таким соперником Степану было не по силам. Пришлось искать другое место.

При поддержке Копьева нашли подвальное помещение на Рождественском бульваре. Когда Пачиков его увидел, у него возникло желание горячо поблагодарить госпожу Давиташвили.

Места там было намного больше, к тому же имелся отдельный вход, а расположение не сильно уступало Арбату.

Все хорошее в этом мире рождается не в роскошных офисах и вычищенных до блеска фойе дорогих отелей. Все хорошее рождается в подвалах и гаражах.

Именно подвал на Рожденственском на многие годы стал местом силы для людей всех возрастов, которые жили в Москве и интересовались компьютерами.

Формальной программы обучения в клубе не было. Каждый предподаватель следовал своей методике.

Дошколят обучали основам программирования, даже не включая мониторы. Разыгрывали сценки, в которых кто-то выступал в роли робота, а кто-то — управляющего блока.

Ребята постарше изучали языки программирования — «Паскаль» или «Бейсик». Попутно многие значительно углубляли знания математики — ведь и сами преподаватели были в большей степени математиками, чем программистами.

Обучение ничего не стоило, и самые активные ребята проводили на Рождественском бульваре все дни напролет, оставаясь надолго после занятий. При этом компьютерные игры в клубе считались бессмысленной тратой времени и были формально запрещены.

Из правила официально допускалось одно исключение — если ты сам запрограммировал какую-то аркаду, можно было в нее и поиграть.

Впрочем, атмосфера сразу сложилась вполне либеральная, и запрет на игры то и дело нарушался.

Именно там, в подвальном помещении на Рождественском бульваре, многие московские мальчишки восьмидесятых впервые познали радость управления маленькими человечками, которые двигались влево-вправо по экрану, стоило только нажать соответствующую клавишу.

Двухмерные лабиринты, в которые забрасывала компьютерных человечков злая судьбина, всегда изобиловали опасностями. На каждом шагу можно было провалиться в пропасть.

Или встретиться с опасным обитателем подземелья — другим человечком, роботом или монстром.

Спасало то, что существа эти не обладали большим интеллектом — обычно они просто ходили туда-сюда по раз и навсегда заданному маршруту. Вовремя нажав нужную клавишу, всегда можно было просто перепрыгнуть противника — и оказаться у двери, ведущей на следующий экран.
А там — еще больше двухмерных опасностей — пропастей, роботов и монстров — и еще сложнее добраться до следующей двери, чтобы перейти на новый экран.

Клуб быстро стал популярен у взрослых не меньше, чем у детей. В 1986 году в СССР мало кто мог достать себе персональный компьютер. А тут в «Компьютере» они стояли — полсотни машин, готовых решить любую задачу, какую только человек им мог поручить.

Учи мальчишек (состав был преимущественно мужской) раз-два в неделю — и в остальное время делай с компьютерами что хочешь. Набирай тексты, пиши программы, общайся с единомышленниками...

Пачиков старался сделать так, чтобы для его участников клуб «Компьютер» был чем-то большим, чем просто учебнодосуговым заведением.

В своем время Степан прославился в столичных научных кругах как организатор домашних семинаров. Дюжина-другая ученых собирались по выходным у него на квартире и обсуждала передовые теории в самых разных гуманитарных областях от музыки до истории — за бокалом вина и за солянкой по-грузински, которую неизменно готовил хозяин.

Пачиков возобновил традицию на Рождественке — правда уже без солянки. В «Компьютере» стали проходить компьютерные семинары.

В клубе сложилась свободная, неформальная атмосфера, нехарактерная для официальных советских учреждений, и это еще сильнее притягивало людей. А куда еще было податься в Москве хорошему человеку?

Среда обитания большинства горожан ограничивалась работой и домом. В столице, как и везде в СССР, общественные пространства, в которых бы дышалось легко и свободно, оставались в остром дефиците.

Москвичи не начинали день с чашки капучино в кофейне за углом и после работы не встречались с друзьями в ирландском пабе рядом с офисом, чтобы обменяться новостями, потому что в Советском Союзе просто не было ни стоящих кофеен, ни толковых пабов.

Детский клуб Пачикова быстро стал своеобразным «третьим местом» (помимо работы и дома) для тех взрослых, кто всерьез интересовался компьютерной техникой.

Таким образом, благодаря «Компьютеру» Степан Пачиков получил в свое распоряжение все, что требуется человеку для организации своей фирмы — и что в рыночной экономике достается обычно за счет вложений собственного капитала.

У него был офис — в самом центре столицы. У него были «средства производства» — компьютеры, на которых можно было что-нибудь запрограммировать. И, главное, с каждым днем он обзаводился все новыми и новыми полезными знакомствами.

Каждый, кто занимался компьютерами в восьмидесятых, рано или поздно появлялся на пороге «Компьютера». А значит, инициативному организатору клуба было из кого составить команду будущего стартапа.

Не доставало только одного — законной возможности сделать стартап.

Максим Котин, Параграф